Трагедия первого редактора

22.02.2020 Выкл. Автор Admin

Память у него великолепная. И в каждой фразе Петра Михайловича чувствовалась теплота и уважение к человеку, чьей трагической судьбы он ненароком коснулся.

Жил он тогда в одиннадцатой комнате итээровского общежития рядом с такой же скромной обителью своего товарища – Николая Сухопарова, начальника котельного цеха центральной электростанции. У того была свободная койка. И когда в начале 1945-го здесь поселился лейтенант Павел Заводцев, его поселили к Николаю. Среднего роста, в сапогах из тонкой кирзы, в галифе – этот светловолосый парень внешне ничем особенным не выделялся, но соседям пришёлся по душе. Были в нём заметная основательность и рассудительность.

Прибыл он, скорее всего, по направлению обкома ВКП(б), поскольку наладить в новом городе выпуск газеты тогда могли поручить только там. Настроение у Павла, как и у всех в тот год, было приподнятое: в такой войне победили! И хоть работали по двенадцать часов, домой приходили не раньше восьми вечера, но на танцы в клуб, а потом девчат проводить – это уж непременно.

Оказался Павел парнем компанейским. Посидеть вместе доводилось не часто, но встречи были приятными. Допытывать, что да как, не было принято. Но постепенно из разговоров стало ясно, что Павел воевал и, видимо, неплохо: заслужил орден Отечественной войны второй степени и орден Красной Звезды. К тому же рука повреждена, а на боку большой шрам по телу. «Царапнуло»,- сказал лейтенант и больше на эту тему не распространялся.

Он часто бывал в горкоме, в типографии (она располагалась в одном из бараков по нынешней короткой улице Пионерской, что на своротке с улицы Ватутина). В горкоме тогда уже были два секретаря и заведующий отделом агитации и пропаганды, с которым в тесном контакте и работал Заводцев. О работе своей много не говорил, но поначалу вроде бы всё шло хорошо. В один прекрасный день сказал: «Всё, бюро горкома утвердило меня редактором».

Такое дело отметить бы надо, а взять негде. Шутя сказали Павлу: «Давай-ка, редактор, сходи к начальнику Алюминпродснаба Василию Павловичу Юдину, попроси квиток на пару пузырей спирта. А не даст, так достань газету и пригрози, что разрисуешь его в очередном номере». Посмеялся Павел над «мудрым» советом. Ничего подобного он, конечно же, себе позволить не мог. И выпивкой не увлекался.

Газета была создана. Павел часто приносил ребятам свежий номер с работы. «Чтобы не одичали, а то совсем ничего не читаете», – так он шутя подначивал. Первые номера «Правды Севера» были полны оптимизма. Война закончилась. Сталин обратился к народу по случаю подписания акта о капитуляции, дал приказ 9 мая произвести в Москве салют. Накануне парада на Красной площади присвоили ему звание Героя Советского Союза, а на следующий день – звание Генералиссимуса. Сессия Верховного Совета обсудила вопрос о демобилизации старших возрастов личного состава действующей Армии… Об этом подробно можно было узнать из газеты. Портрет вождя – почти в каждом номере. Иначе нельзя.

А город жил своими радостями и заботами. Газета сообщала, что нарком Ломако поздравил коллектив Союзалюминразведки с завоеванием переходящего знамени Государственного Комитета обороны. Серовские металлурги обратились ко всем предприятиям области с призывом досрочно завершить годовой план. Сессия городского Совета приняла решение о благоустройстве города. На газетной «Доске почёта» ежемесячно появлялись новые имена передовиков. И почти в каждом номере – обзор международных событий на полстраницы…

Пётр Михайлович вспоминает: «Где-то летом, когда Черчилль выступил в Фултоне со своим заявлением, настроение у Павла стало меняться. Бывало, придёт расстроенный, спросим, в чём дело. Поясняет: «Газету надо подписывать, а номер ценза из Карпинска не сообщили». Мы в тонкости эти не вдавались, но понимали, что речь идёт о цензуре. А настроение у парня всё хуже и хуже…

А речь вот о чём. Цензура газет в те времена была делом обычным. В каждом районном городе сидел представитель, который бдительно следил, чтобы ничего из того, что предусмотрено перечнем «закрытых» сведений ,не просочилось на страницы местных газет. В нашем городе цензора не было. Он находился в Карпинске. Ответственность за непроникновение секретных сведений в «Правде Севера» и субровской многотиражке лежала на горкоме и редакторе. Оттиск каждого номера отправляли цензору. И пока он не сообщит по телефону о своей регистрации, газету печатать нельзя. Если что-то вычеркивал, тогда эти строки в типографии удаляли из набора, а потом печатали тираж. Но это были рабочие хлопоты. Настроение ответственного редактора падало совсем не по этой причине.

– Он особо-то не пояснял, – вспоминает Петр Михайлович, – но однажды напрямую по-мужски сказал, что задолбал его горком, особенно заведующий отделом агитации и пропаганды. «Он, наверное, меня в гроб загонит». Неузнаваемый стал Паша. Но мы и предположить не могли, что слова его станут пророческими.

Трения возникли по поводу обзоров международной прессы. Редакция записывала их со слов диктора с радио во время специальных передач, а потом их ставили в газету. Это было ответственным делом, ничего нельзя было перепутать. Конечно, редактор мог что-то сократить, но не имел права что-либо менять без согласования с горкомом. Я читал эти обзоры. Они отличались лояльностью по отношению к союзникам. Но генеральная линия СССР на создание международной безопасности прослеживается чётко. Помощь союзников была ощутимой. Пётр Михайлович, работавший тогда техруком центральных мехмастерских СУБРа, вспоминал о том, как пришли первые вагоны с американским грузом. Их надо было быстро разгрузить. Директор тогда сказал: «Даю тебе сутки, сколько сможешь разгрузить вагонов – всё твоё». Надо было постараться: ящики с оборудованием сбрасывали на снег (ни один не разбился, настолько прочной была упаковка). Разжились мы тогда парком станков и экскаваторами. Спецовку хорошую получили, рельсы и другое.

Видно, официальная пропаганда говорила одно, а по энкевэдешным и партийным каналам уже шли на места указания другого рода. Предполагаемый удар Америки по большим нашим городам стал началом холодной войны. Вполне возможно, что это отразилось на отношениях редактора с партийными руководителями. Как было – можно только предполагать.

Петр Михайлович вспоминает: «Вызывают меня, говорил Павел, и начинают пропесочивать: «Ты такой-сякой зачем это поставил в номер?» Ладно бы за местную информацию ругали, которую мы сами готовим, а за московскую. Не сам же я её выдумал». Нервный стал. Поздней осенью 45-го (грязь была, слякоть), всё и случилось. Как вспомню ту ночь, так мурашки по телу…

Была суббота. Где-то около шести вечера передали ребята, что видели Павла в больнице, якобы забинтовали там ему горло. Позвонили в больницу: поступал ли такой-то и можно ли ему что-нибудь поесть принести. Ответ был утвердительным. Собрали быстренько, что было, одели резиновые сапоги и бегом в больницу. На улице темень, около восьми вечера. Прибежали, оказалось, лежит там травмированный с похожей фамилией, но не Павел. Фамилию по телефону перепутали. Ну, думают, слава Богу, с Павлом всё в порядке, с работы задерживается. Из дому в типографию позвонили. Но никто не ответил. Решили в клуб сходить.

– Была у меня хорошая бритва фирмы Золингер (безопасных бритв для бритья тогда ещё не было), – вспоминает Пётр Михайлович. – Побрились мы с Колей у него в комнате и пошли на танцы. Вернулись рано, часов в 12. Девчонок провожать не стали. Видим, на двери у Николая замка нет. Значит, Пашка пришёл, а мы его ищем. Заходим. Павел лежит на кровати, горло забинтовано. Молчит, на вопросы не отвечает. Посидели, помолчали, и я ушёл в свою комнату. Спать бы надо, утром на работу, да не спится. Тут Николай зашёл и говорит: «Знаешь, Пётр, бритва твоя пропала. Она на тумбочке осталась. Прибор для бритья стоит, а бритвы нет» …

Спрашивать напрямую Павла не решились, неудобно как-то. И страшно. А что делать – не знают. Решили посоветоваться с прокурором Ермолаем Петровичем Щукиным. Он жил неподалёку. Знакомы с ним были. Тот на огонёк к ребятам иногда забегал. Дверь открыла жена, заругалась и прогнала. Времени-то глухая ночь. Вернулись. Может, Павел с ума сходит? Кто поможет? Позвонили секретарю горкома партии Викентию Васильевичу Норкину. Деликатно пояснили, что, мол, из раны кровь сочится через бинт, надо принять меры. Минут через двадцать пришла медсестра, перебинтовала Пашу и ушла.

И опять мы с Николаем Петровичем в тревоге. Разошлись по комнатам, а где-то в пятом часу утра зашёл он и говорит: «Наверное, Павел отходит. Выложил на тумбочку свой партбилет, ордена и сказал, чтобы передали их «потом», куда следует».

Тут уж всё стало ясно. Побежали опять за прокурором. Он быстренько оделся и с нами в общежитие. Картину увидели жуткую. Павел лежал, а в руках у него та самая бритва. Прокурор зачем-то, может, с перепугу, побежал за комендантом, который в том же бараке жил. А когда вернулись, было поздно: бритва – на полу, а из горла – кровь струёй. Комендант позвонил, мигом примчалась директорская или горкомовская «эмка» (таких машин две в городе было). Забинтовали Пашу и увезли. Больше ребята его не видели.

Но финал той ночи Николай Михайлович запомнил. – Влетает к нам Патрикеев, начальник НКВД, и с мата: «Вы почему меня не позвали?» Хамюга был жуткий. А Николай Петрович спокойно ему ответил: «Знаешь, товарищ Патрикеев, если с котлом на электростанции что случится, я знаю, что делать. Если с экскаватором – Пётр Михайлович разберётся. Но мы горло себе не резали. Извини, опыта нет».

Так трагически закончилась жизнь нашего первого редактора Павла Дормидонтовича Заводцева. И ничего бы мы не узнали о нём, если бы не Пётр Михайлович Никитин, бывший начальник ЦРММ. Спасибо ему огромное за необыкновенно тёплое отношение к этому человеку. Без сомнения, очень порядочному и совестливому, прошедшему через огонь и смерть на фронте, но не сумевшему противостоять жуткой обыденности тех лет. Фамилия того, кто в служебном рвении своим отношением к редактору, возможно, подтолкнул его к трагическому концу, известна. У нас наказывают только за доказанные противоправные действия, да и то не всегда. Но ещё никого не осудили за слово, которым можно убить.

Может, были ещё какие-то причины, бытовые, сугубо личные? На это Никитин ответил твёрдо: «Не было!». В общежитии всё на виду, ничего не скроешь. А Патрикеев предупредил, чтобы не очень-то распространялись об этом случае. Потому эту историю мало кто знал.

Откуда был родом Павел Заводцев? Скорее всего, из нашей области. Потому что после госпиталя заезжал домой и взял с собой гражданскую одежонку. В ней и ходил на работу. На фронт его призвали, наверное, после четвёртого курса госуниверситета. Надо искать следы в бывшем областном партархиве. Возможно, личное дело там сохранилось. Тогда можно будет восстановить и фронтовую биографию лейтенанта через военный архив.

О том, как нанёс он себе в тот день первую рану ножом для резки бумаги в типографии, рассказал её директор. Он перевязал Павла, сводил в больницу, долго его уговаривал не делать более ничего подобного, потом привёл в общежитие. О причинах случившегося ему тоже ничего не было известно. А как звали директора, Пётр Михайлович не вспомнил.

Юрий СЫСУЕВ. «Наше слово» №6 (8572) 2001 год.