Репортаж из прошлого, без фотографий и фамилий

Погрузившись в краеведческие изыскания, я стала реже бывать в библиотеке, потому что слушаю и записываю для музея истории из жизни старожилов нашего посёлка. А они поинтереснее любой книжки будут. И историю страны, и Кальи я теперь через них осмысливаю и учу по-новому.

Сегодня к памятной дате, посвящённой жертвам политических репрессий, я уже могу рассказать об одной из категорий незаконно репрессированных. У нас на Калье было много репрессированых, тех, которых причислили к кулакам только за то, что держали пару коней и запас зерна для посева, и тех, кто сидел за то, что читал книги Тараса Шевченко…

Но сегодня только о «ШЕСТИЛЕТНИКАХ» и о тех, кто после освобождения из плена был сюда отправлен. Потому что история Кальи без главы о них будет совершенно неправильной и неполной.

Сначала только выдержки из некоторых воспоминаний жителей Кальи, которые уже успела записать (фамилии заключённых не называю).

Софья Алексеевна, 94 года:

– В 1944 году мы приехали в посёлок Новая Калья (так тогда Калья называлась). Жить начали в недостроенном коттедже на ул.Молотова (теперь это улица им.40 лет Октября). Отец и Василий Макаров строили этот коттедж. Тогда вокруг был лес, и поэтому ни одного бревна не привозили – прямо тут рубили и строились. Кроме нашего было всего несколько жилых домиков. Некоторые жили ещё в полуземлянках за железнодорожной линией.

А на ул.Молотова был лагерь, огороженный колючей проволокой. И собаки овчарки были у охранников. Граница зоны проходила от дома №29 до №43а, это в длину. А в ширину занимала ул.Молотова и чётную сторону ул.Калинина.

На территории зоны была водоколонка-качалка. Так как на речку ходить было далеко, то часовой иногда пускал меня с коромыслом на территорию. Видела в зоне несколько деревянных бараков, в них около 800 человек жило, мужчин разных национальностей. Ещё там была небольшая пекарня, столовая.

Заключённые здесь содержались в основном за то, что были в плену у немцев во время Великой Отечественной войны. А когда их освободили из плена, здесь в лагере их держали и проверяли, не предатели ли они. Иногда приезжала машина и увозила тех, кто работал на немцев.

Рядом была комендатура и казарма для солдат, охранявших зону. В одной части этой казармы (со стороны Североуральска) крутили потом бесплатно кино, мы ходили смотреть. А после эту казарму полностью под клуб отдали, когда зону распустили.

Как раз перед нашим приездом, 50 заключённых с зоны освободили и ограничили в правах, в том числе и на выезд, сроком на шесть лет. Поэтому и называли их в народе «шестилетниками». Они прошли в лагере специальную государственную проверку, им разрешили жить уже не за колючей проволокой, определили работать на Кальинский рудник. Сопровождал их вооружённый военный с собакой. Вот они в шахту спускаются или поднимаются, и конвоир с собакой сидит, охраняет. Работали тогда на малых шахтах.

В ноябре 1944 г. умер мой папа, и меня взяли на работу тоже на шахту. Когда я работала табельщицей, мне приходилось носить «шестилетникам» на шахту обед из столовой. Мне давали два эмалированных ведра с пищей, и я их несла по железнодорожному пути от столовой (рядом с ж/д станцией) на шахту № 6. Я приносила, а бригадир Федор Ч. распределял по работникам, которые в ночную смену работали. Потом я эти вёдра уносила обратно.

Сам Фёдор тоже был из таких же «шестилетников». Помню, что им не разрешалось письма отправлять, а я по его просьбе отправила письмо его жене. Ведь с тех пор как он ушёл на фронт, она ничего о нём не знала: ни о том, что он в плен попал, ни о том, что сейчас он на Урале. А потом оказалось, что его жена Феония в это время уже тоже была в Североуральске. Её также сюда отправили с Курской области работать, потому что она на оккупированной немцами территории жила.

Вот так они ничего друг о друге не знали, и только в 1945 году на шахте встретились случайно, когда Феония сопровождала вагоны с рудой. Я тогда машинисткой подъёма уже работала и видела, как они встретились и на лавочке радостные вместе сидели.

А одного, который в шахте нормировщиком работал, помню, забрали и посадили на 6 или 8 лет. В какой-то переписке его шпионской уличили.

Елизавета Ивановна, 94 года, первый фельдшер в Калье:

– В январе 1946 года меня оправили работать фельдшером в посёлок. А там ещё не было для меня жилья, и вот я ездила на Калью из города поездом, утром уеду, вечером домой.

Работы было очень много. Ведь в 1946 году на Калье освободили из зоны 600 человек из лагеря. Поставили шесть палаток, в каждой по 100 человек. На одну палатку одна печь и топчаны, вообщем, нельзя назвать жильём это. Выпустили из зоны и в палатки поместили. Даже не представляете, сколько там было больных. Они все были истощены, дистрофия первой, второй степеней, третьей мало было. Все настолько были худы, настолько были больны! И потом их же на шахту гнали под конвоем, они такие были мученики, что не передать словами. Так называемые это «шестилетники» были, которых в лагерь поместили за то, что они в плену были у немцев. А потом, когда их освободили, наши забрали их на проверку в лагерь. Не фашисты здесь были, а наши, в основном с Западной Украины, со средней полосы России, отовсюду, где немец проходил.

«Шестилетники» были за комендатурой закреплены, где должны были отмечаться. Следили за ними очень строго, ничего им не разрешалось. Многих забирали, увозили и расстреливали, некоторых на 25 лет сажали, уже после того как из зоны выпустили. Таких называли полицаями. У нас на улице такой хороший был пастух, обходительный, культурный, с женой жил, и дети у них были… И вот ему 25 лет дали, даже никто бы на него и не подумал. И он 25 лет отбыл и вернулся домой.

Серьёзная зона была до 1946 года – с собаками, вышками, колючей проволокой в два ряда. И хоронили умерших прямо там же, безобразно.

У нас тогда очень трудно было с медикаментами. А когда зону открыли, я познакомилась с Николаем Александровичем В. Он в зоне работал врачом, вот он мне и дал медикаментов. Он, по-моему, татарин крымский. Очень хороший был человек.

Когда я приступила к работе, у меня волосы дыбом. Захожу, они все меня встречают, все 100 человек в палатке. К одному иду, а все смотрят такими грустными глазами. Они по 5-6 лет женщин не видели. И мне было так жутко… Поэтому по моей просьбе начальник рудника Григорий Лукич Шенгелия дал мне сопровождающего, и я с ним сначала ходила. Ну потом уже как-то привыкла.

Питание у заключенных было очень плохое. Кормили в столовой. Столовую открыли двенадцатую, рядом с лагерем. Работницы столовой приезжали из города и в город уезжали. Жить тут никто не жил. Потому что жилья не было.

Я ходила забирать пробы в столовой, а в супах буквально немного крупинок плавало. Вот такие были супы. Чем я могла им помочь? У меня была УДП, это, как тогда говорили, «уральским доходягам помощь». Вот я вижу очень больного человека, я ему даю трёхдневный больничный лист, УДП, все лекарства назначаю и строгий режим. Что точно входило в УДП, я уже не помню, вроде кусочек масла и какая-то булочка. Вот такое дополнительное питание.

Приём больных я вела в землянке, которая была рядом с тем местом, где потом на улице 40 лет Октября клуб стоял.

Вначале шахт здесь не было, была открытая добыча. Заключенные рыли карьеры, где лежал боксит, потом его увозили. А после уже стали строить малые шахты. Четвертая шахта появилась, открыли курсы, стали обучать проходчиков, забойщиков, машинистов. Началась нормальная работа. Управление стало работать на Калье. «Шестилетники» после проверки влились в коллектив, стали забойщиками, проходчиками. Разрешили им вызывать жён. Кому-то дали прописку и право переписки. Строительство коттеджей и домов на ул. Молотова – дело рук «шестилетников». Строили всё заключённые, их обучали всему, никого ж не завозили. А после они передовиками производства, ударниками социалистического труда стали. В основном весь посёлок из таких и состоял.

Неподалеку обустроили ещё конный двор. Там заведовал Иван Иванович, тоже побывавший в плену и освобождённый из этого лагеря. Конный двор был очень большой, рядом турнепс сажали, морковь, всякие овощи. Там я выхаживала больных. Один был поляк по фамилии Л. Когда на прием привели, он ни имени, ни фамилии своих не знал. Сидел истуканом. Я начала с чего? Повела его к Ивану Ивановичу. И говорю: «Иван Иваныч, у него руки и ноги здоровые, он только совершенно не соображает. Пожалуйста, вводите его в работу, пусть он у вас коней чистит, убирает. Турнепс, репу, зелень пусть начинает есть. И вы его прямо заставляйте, чтобы он обязательно ел…». Он у меня за одно лето заговорил, всё вспомнил: фамилию, имя, отчество, где он жил, и стал человеком. А был совершенным дистрофиком. После про него печатали в книге, как про заслуженного труженика-бригадира забойщиков.

Люди разных национальностей были из лагеря тогда выпущены. И немцы были. Вот я помню Ивана Андреевича К., он работал у нас в столовой № 5 на Калье поваром. Чудесный был человек и искусный кондитер. Он женился на женщине с двумя детьми. У неё муж погиб на фронте, дети были маленькими, он их вырастил. А потом, когда разрешили, он оставил эту семью и уехал в Германию. Там у него была семья. И другие немцы здесь жили, дружили мы с ними. Плохого я ничего не могу про немцев сказать.

Продолжение следует.

Светлана Адеева, краевед.