Путешествие на рубеж . Продолжение

Почти каждый хоть что-то слышал про архипелаг на Ладоге. Хотя бы потому, что в мужской монастырь приезжали известные художники и писатели, цари и президенты.
Каждое утро волонтеры получали задание. За две недели на Острове я успел поработать на уборке свеклы, моркови, перебрать картофель и отвезти мелочь на ферму, собрать  камни на только что вспаханном поле, наколоть пару кубов дров, перекидать битый кирпич, нагрузить и разгрузить несколько тонн 30-килограммовых  мешков со специальной смесью под названием «жидкий пол», набросать полутораметровые бревна, оставленные на лесной делянке, в тракторную тележку, натаскать охапки наколотых дров от дровяника к печкам, сжечь порубочные остатки…
В один прекрасный день мы так быстро расправились с заданием, что нам досталось несколько свободных часов до ужина. Я со своим напарником Николаем бодро зашагал по ближайшей дороге в неизвестность. Своих намерений расширить границы увиденного мы не скрывали, и за нами потянулась цепочка волонтеров.  Большинство уже усвоило, что дореволюционные воспоминания Ивана Шмелева не устарели и по-прежнему:
– Куда ни пойдешь на Валааме – повсюду встретишь, совсем неожиданно, крест гранитный или часовню. Зайдешь далеко в лес. Дорога неведомо куда уходит. Впереди лес густой, камень-глыбы. Забываешь, где ты… и вдруг на повороте, под широкой елью, как под шатром, – часовня. А кругом первобытный лес. Хорошо здесь сидеть, подумать. Воистину, тишина святая… И веришь, знаешь, что все это – Господне: и повалившаяся ель мшистая, и белка, и брусника, и порхающая в чаще бабочка. И рождается радостная мысль-надежда: «если бы так все было, везде, везде… никаких бы «вопросов» не было… И что все, что ты знаешь – это так ничтожно перед тайной жизни, которая вот раскроется чудесно… которую знают духом отшельники по скитам, подвижники, тяготеющиеся земным».
Дорога вела нас мимо часовни во имя Ксении Петербургской, по Владимировскому мосту, мимо поклонного каменного креста высотой в два человеческих роста к Всесвятскому скиту и дальше, к храму Смоленской иконы Божьей Матери. Здесь, на берегу Ладоги, к нам вышел монах, отворил дверь храма: «Молитесь, только обувь снимите».  Монах рассказывал, что храм освящен в 1917 году и это последний храм, построенный в царской России. В нем молятся поименно, молятся, называя вслух тысячи имен воинов, павших за Россию во время Отечественной войны 1812 года… Раскрылась ли и мне, и другим остальным «тайна жизни» – не скажу. Многие из нас вчитывались в надпись на стене храма, написанную на старославянском: «нет больше той любви, как если кто положит душу свою за други своя» – и не все смогли одолеть непривычное начертание букв. Но обращение друг к другу: «Брат, сестра» становилось все более привычным.
Книгу Ивана Шмелева «Старый Валаам» я купил тут, на острове, в церковной лавке. И в последние дни путешествия попросил автограф серовчанина  Дмитрия Бобылева. На второй, изначально чистой странице обложки, появилось: «Шершавая старость сосны… Иголки падают парами, Чтобы за утренним паром им Не потерять друг друга, Если ветка с испуга Их стряхнет со спины».  Да, Дмитрий – поэт. Вначале я об этом не знал, но Диму приметил сразу. На станции «Парнас» его провожала девушка не очень приметная с первого взгляда. Всех пригласили в автобус, и Дима сел на свободное место с Наташей, но чуть спиной к ней и вполоборота ко всему автобусу, не сводя глаз с девушки. Автобус все не двигался, и они все не отрывали глаз друг от друга…
Второй раз я обратил внимание на Дмитрия, когда шел из трапезной в келью обогреться и просушиться между утренним и дневным послушанием.  Он рисовал на пронизывающем ветру. «Не холодно, – ответил он на мой вопрос. – А если надеть две куртки, два свитера и две футболки, то даже тепло». Дима, проучившись три года в «художке», не закончил ее. Задолжал сорок рисунков, было скучно над ними работать.  Теперь вот сидит, делает наброски. «Наверное, Валаам меня вытянул, чтобы рисовать», – предполагает Дмитрий.
Он очутился здесь, после того как его друг поделился своими впечатлениями от поездки на Остров. Уже через месяц Дмитрий сам поднимался по трапу «Святителя Николая». «Быть туристом скучно, – говорит он. – Потому что ты остаешься в той же самой жизни, меняя декорации. А тут проживается еще одна жизнь. Пусть недолго, зато без лишних сборов. Это будет вспоминаться и через месяц, и через долгие годы».
А потом был вечер поэзии, и Дмитрий рассказал о себе. Оказывается, в 2012 году он окончил филологический факультет Нижнетагильской государственной социально-педагогической академии, в 2014 – там же магистратуру с отличием. Как поэт и прозаик имеет множество публикаций в различных периодических изданиях. Был призером многих поэтических конкурсов, является автором трех поэтических сборников. Имеет опыт журналиста. Снимается в кино. И великолепно читает свои стихи. В чердачном холоде третьего этажа работного дома мы кутались в куртки, грелись горячим чаем и слушали, слушали…
Не знаю, написал ли Дима что-нибудь на Валааме, наверное, трудно одновременно рисовать и писать. Но там, в Питере, его ждала подруга, и рождались новые строчки проникновенной и такой женской поэзии. Через две недели она его встретила. Там же, на метро «Парнас». И мы (с Ярославой и Серафимом), и они еще какое-то время шли вместе, делали пересадки… Я даже ляпнул – «Ваш Дима классный». Она ответила коротко: «Да, я знаю». И надо было слышать, как она это сказала, очень спокойно и очень уверенно.

Стихи, конечно ее, Екатерины Коновальчик:
Я же сама его от себя веду,
Ставлю флажки на карте от точки к точке.
Так и стучит – не накличь, мол, себе беду –
Так отведешь однажды, что не вернется.
Так и стучит – и громче, и все сильней.
Я же опять ставлю флажки на карте.
Мыслю – останься, а говорю тебе –
Мол, уезжай, легких шагов на старте.
И говорю, и говорю опять –
Будто гоню прочь, и все дальше, дальше.  
Нет бы – вцепиться намертво и держать.
Только насильно счастье не удержать же.
Так уезжай, снова, скорей, скорей –
Чтобы в глазах ни горечи, ни печали.
Я не умею сказать, чтоб не уезжали.
Да и – зачем?

Михаил СЕКЕРИН.
Фото автора.