О ПОДВИГЕ РЯЗАНСКИХ ДЕВЧАТ

Всё меньше остаётся живых участников героических боёв Великой Отечественной.

В этом году на торжественном митинге, посвящённом Дню победы, в Калье из ветеранов присутствовал один Василий Николаевич Кузнецов. Упомянуть его никогда не будет лишним, мы гордимся и желаем ему крепкого здоровья и достойной жизни.

В посёлке живёт и единственная участница трудового подвига рязанских девчат, мобилизованных на Третий Северный рудник в сентябре 1943 года. Для этого есть и особый повод: 7 июля Валентине Дмитриевне Орловой исполнилось 95 лет.

Вот что рассказала Валентина Дмитриевна об этой странице из истории своей жизни и Третьего Северного рудника.

«Я родилась 7 июля 1927 года в селе Мосолово Шелуховского района Рязанской области. Жили очень бедно. Мало того, что война шла, так ещё и отец мой умер в 1938 году. Мама осталась одна с тремя детьми, но в поле работать не могла, потому что у неё ноги сильно болели. Брат мой был в армии, а старшую сестру увезли на торфоразработки в Подмосковье. Я пятый класс не доучилась, надо было работать в колхозе, а то бы участок отобрали. К 16-ти годам я уже совсем устала от работы. В колхозе мы и картошку сажали, на покосе косили, всё делали. А питались ведь только с огорода, потому что корову зарезали ещё в засушливый 1936 год, когда кормить её было нечем. А после не купили, потому что отец заболел и умер. Колхозный скот мы в годы войны спасали. Покос был в 20-ти км за речкой Проня, а скот уже падал от голода. Весной ехать туда за сеном не на чём, лошади тоже уже не поднимались. Чтобы коров и лошадей поднять, наша бригада из подростков шла к стогам пешком, там нам на весах отмеряли каждому по пуду сена, и мы тащили его обратно 20 км, в вязках на себе. Это в марте было, уже таяло, я в лаптях промокла вся и с неделю чихала, простыла, ноги застудила. Пошагай-ка 20 километров с ношей в 16 кг! Тогда было очень строго, ничего колхозного нельзя было взять в семью. Соседка, когда в поле картошку сажали, взяла домой 12 штук, потому что семья голодала. Объездчик поймал, и её на два года посадили.

Для фронта и для победы всё отдавали. Газетки приносили, мы читали, что такая-то область на фронт пошила и отправила кисеты или связала варежки с носками… А нам ни шить, ни вязать было не из чего.

В сентябре 1943 года бригадир принесла повестку, чтобы я явилась к 10 часам на железнодорожную станцию Шелухово. С нашей улицы такую же повестку вручили ещё Наталье Фоминой. Написано было, что мобилизуемся на работу на Урал и нужно взять с собой продуктов питания на 10 суток. Моя мама смогла дать немного хлеба, картошки отварной да воду в бутылке. Соседи помогли: яичек варёных и огурчиков дали солёных, своих-то не было. В полотняные сумки сложила, одежду взяла, какая была.

Утром пешком на станцию пришли, там уже ждали другие девушки из Шелуховского района (помню Дусю Гайковую (Герасимову), Машу Никитину, Катю Царькову, Нину, двух парней. Всех нас посадили в прицепной вагон. По пути остановка была на узловой станции Шилово, где девушек из Шиловского, Путятинского и Ижевского районов подсадили. Все были только из Рязанской области. Помню Клавдию Коробову (Арапову), Машу Лиханушкину, Настю Чеченеву, Машу Михину (Афонькину), Татьяну Головченко, Анну Холькину (Косыреву), Машу Гавричкову, Лену Сморжевскую, Софию Соколову, Татьяну,Гуль (Илютину), Клавдию Лазареву, Полину Серикову (Евтишину), а кого уже и позабывала. Ехали с нами и несколько уже замужних бездетных женщин. Больше к нам нигде не подсаживали на станциях.

Вагон был крытый, деревянный, какой для перевозки скота использовался. Двери большие отодвигались, на полу солома расстелена, на которой мы и спали. Было нас около 30-40 человек. Дней десять мы ехали. По пути пережидали в тупиках, когда нужно было пропустить встречные составы с оружием или военными. Питались тем, что взяли из дому. Воду в бутылки наливали на станциях. По нужде бегали за вагон на станциях. Если мы долго стояли рядом с колхозным полем, признаюсь, капусту тайком отщипывали.

Наш вагон перецепили в Свердловске, привезли до Боксит, там разделили: некоторых в Петропавловском оставили (Машу Никитину из них точно помню), а меня с другими девушками на открытых платформах повезли до станции «Красная шапочка». Там верхнюю одежду забрали для прожарки от вшей, вскорости отдали обратно и пешком повели в столовую. Мы к тому времени уже съели все свои домашние припасы и были страшно голодны. Каждому дали по полсковороды омлета и стакан горячего чая. Я до сих пор помню, как мы были этому рады. Затем поселили в деревянный двухэтажный барак, который стоял по нечётной стороне в начале нынешней улицы Кедровая. Тогда на месте посёлка Третий Северный ни улиц, ни других жилых домов ещё не было. Кроме барака, была баня (сейчас она на том же месте), контора, компрессорная и одноэтажная столовая в районе карьера, ближе к шахте №5, за железной дорогой. В бараке до нас уже жили мужчины экскаваторщики и девушки, привезённые в основном из Башкирии. Нам выделили второй этаж с двухъярусными нарами. Кто пошустрей, заняли нижние места, а мне верхние нары у двери достались. Простыни выдали и набитые опилками подушки с матрацами.

Вокруг был лес, а работали мы на открытом карьере, с обеих сторон которого 5-ую и 6-ую шахты потом построили. Мы на работу шли по лесу, я не знала уральских зверей и говорю однажды: «Ой, заяц на дерево полез». А это, оказывается, белочка была. Надо мной девчонки тогда смеялись.

Нам предложили на выбор питаться: сухим пайком, или в столовой один раз в день обедать. Я выбрала обедать в столовой, потому что в карьере работала, и мне так было удобнее. В столовой щи давали без мяса, на «второе» – грибы сушеные с пюре картофельным или кашу перловую. Ещё стакан сладкого чая и хлеб. А тараканов было как много в столовой! Принесут суп, а там таракан плавает, выбросишь его и ешь. Мыться мы ходили бесплатно раз в неделю в баню.

Неделю прожили, и барак наш загорелся. Вспыхнула промасленная одежда, которую машинисты сушили около печки на первом этаже. Сгорел деревянный барак быстро. Со второго этажа пришлось девушкам выпрыгивать в окна, кто руку, кто ногу сломал, но живы остались. А Нина из нашего Шелуховского района побоялась прыгнуть и сгорела заживо. Кто был не на смене во время пожара, успели повыкидывать свои вещи. Мы были в это время на работе, вернулись, а у нас ничего не осталось, всё сгорело. В компрессорной быстренько понастроили нар и поселили туда временно девушек. По три метра реденького такого материала нам выдали, синенького цвета, чтобы мы одежду пошили. А мужчин экскаваторщиков поселили временно в палатки. Рядом с компрессорной жили в палатках узбеки, которых мобилизовали на трудовой фронт. Узбеки бурили и взрывали руду в карьере, потом экскаватор брал эту руду, а мы, девушки, очищали её от породы, на носилках оттаскивали. Кто был из девушек пограмотней, тех взрывниками научили работать или учётчицами.

В моей трудовой книжке записано, что я приступила к работе 27 сентября 1943 года в качестве «нижницы экскватора Третьего Северного рудника». Так и было. Из экскаваторщиков помню некоторых: Григория Садовского, Николая Холькина, Ивана Шулепова. Сначала экскаваторы работали от угля. Когда придёт вагон с углем, нас будили ночью, чтобы его разгружать. А после уже стали экскаваторы от электричества работать. Мы «нижницы» в паре по 12 часов работали, должны были таскать за экскаватором тяжелый электрический кабель и очищать ковш от породы. Кабель был тяжеленный, нужно было следить, чтобы и самим под экскаватор не угодить, и чтобы кабель под машину не попал. В случае повреждения кабеля высчитывали бы из заработка «нижницы». Однажды так получилось, что пришлось мне не в паре, а одной работать, Это было так страшно, потому что я кабель успела вытащить из-под экскаватора, буквально рискуя жизнью, чуть он меня не раздавил. А одна «нижница», Ниной звали, погибла на работе. Зимой на ковш налипало и намерзало много породы. Нина ночью костёр разожгла под ковшом, чтобы оттаяла порода, почистила, а потом в теплый ковш легла, пригрелась и заснула. А экскаваторщик, когда думпкары пришли за рудой, сразу в забое зачерпнул, а потом и вытряхнул вместе с нею. Так Нину рудой и задавило.

Пожили мы в компрессорной после пожара, а потом построили нам военнопленные немцы быстренько деревянное общежитие на нынешней улице Калинина, неподалеку от сгоревшего. Комнаты были в бараке на 5-6 человек. Летом мы насобирали и насушили траву, которой заменили опилки в постелях. В новом бараке поставили чан большой, в нём воду кипятили на печке. В общежитии оставался специальный рабочий, который воду таскал и топил печи.

Немцев водили на работу мимо нашего общежития, человек по 20, колоннами, 2 конвоира: один впереди, другой сзади. Без собаки. Мы высовывались в окна. Немцы, хоть еле ноги таскали от усталости, но улыбались нам.

Зарплату нам давали деньгами: аванс и получку. В конце 1943 года хлеб стоил 150 рублей за килограмм, а магазина рядом не было. Моя соседка говорит однажды: «Валь, дай мне свою телогрейку, я в город пойду, хлеба нам куплю». Я ей дала фуфайку и 150 рублей, чтобы купила мне хлеб. Она пошла в город и сбежала. После войны уже я в отпуск к матери ездила и узнала, что соседку эту поймали тогда и приговорили к пяти годам за дезертирство.

Мама мне присылала посылочки с пшеном на адрес: Свердловская область, станция Красная Шапочка, Третий Северный рудник. Доходили, один раз только пропала посылка. Почтальон приносил квиток, я отпрашивалась и шла в город.

Когда не было магазина, нам прислали и выдали по карточкам американские консервы. Очень вкусная была тушенка, в больших банках. Мы эти банки не выбрасывали, в них воду кипятили и суп варили. С краю печки поставишь, селёдочки покрошишь и хлебушка. В каждой комнате была печь кирпичная.

Ещё помню, что «американские подарки» раздавали. Маше Лиханушкиной досталась из этих «подарков» хорошая юбка, которую я даже просила надеть на танцы. А мне выдали платье шелковое, оно мне большое было, я его отдала перешить. Потом раз постирала, оно и развалилось, такое некачественное.

Однажды мы пошли на работу, нас остановили и объявили, что кончилась война. Мы все начали целоваться, так рады были. Тогда нам объявили о возможности вернуться домой, но уехали женщины, у которых мужья были на фронте и должны были вернуться на родину.

Я в Рязань вернуться не захотела. После войны жизнь начала налаживаться. Помню, карточки отменили, мы купили по батону и сахар кусковой. Макали сахар в воду и с батоном ели на эстакаде. Стали продукты в магазины привозить. Особенно я запомнила коровьи хвосты, очищенные уже были, недорого стоили. Мы их килограммами покупали, варили и ели. Хоть какое-то, да мясо.

После победы, ещё до смерти Сталина, стали отпускать из лагерей наших бывших военнопленных. Их называли «шестилетниками» потому что 6 лет им нельзя было выезжать. Их в плен забрали фашисты, а потом освободили наши, но домой уезжать не разрешили, сюда работать отправили, поселили в общежитиях. Мы к ним нормально относились, люди как люди, только ходили отмечаться в комендатуру. Обувь нам ремонтировал один сапожник – тоже «шестилетник», в нашем общежитии жил, мы ему носили, что нужно подбить или подлатать. Были среди них и немолодые уже, они стали вызывать свои семьи. Им отводили участки, лес под выруб, они строили дома на ближайших к шахте улицах Калинина и Молотова (теперь Октябрьская), вот и образовался посёлок. Они стали дома строить, овощи сажать, а мы у них покупали картошку и морковку.

Нас не обижали мужчины, ухаживали, конечно. Никаких насилий не было, сейчас больше безобразий. Обманывали наших девчонок иногда. Три случая знаю, когда обещали взять замуж, а потом до Москвы их довозили и убегали. Говорили, что везут к себе домой жениться, а сами посадят на вокзале и уходят как будто бы в камеру хранения за вещами. И уже не возвращаются, к своим семьям уезжали. Одну узбек увозил. А Настя беременная была тогда, уже к нам не вернулась, стыдно было, домой поехала. Мы уже после узнали, что мужик её обманул.

В 1948 году, когда отработался карьер, перевели нас в шахту №2 Третьего Северного рудника, она не вертикальная была, а наклонная. Еще была шахта №3 неподалеку, когда нас привезли в 1943 году, она была мелкая, там лошадями вывозили руду. А шахта №2 поглубже была, в ней я работала каталем. Бурщики бурили, руда сыпалась через люк в вагонетки, которые мы откатывали по рельсам до электровоза. Когда в шахту привели на работу заключенных из лагеря, мы на поверхности стали каталями работать. Двое нас у ствола работали, а третья вагонетку отвозила и опрокидывала. И вот однажды наша вторая смена кончается – слышу выстрел. Оказывается, это охранник Пётр Мосолов стрелял. Маша Серова (она не из Рязанских) из вагонеток опрокидывала и увидела, что вместо руды двое заключенных выкатились в отвал и побежали. А Маша беременная была, но добежала до охранника и всё ему рассказала. Ночь была, темно, охранник и пальнул вверх. Одного сбежавшего поймали на второй день на горе Кумба, он спал там. А второго только через год, то ли в Краснодаре, то ли в Украине поймали, он там уже в военную офицерскую форму переоделся. Оказывается, он был злостным преступником, должен был 20 лет отбывать, он и сговорил к побегу первого, которому всего два года оставалось отбыть. Они в вагонетках досками прикрылись, а сверху руда, так вот и убежали.

Тогда нас каталей вызывали во Второй Северный, потому что подозревали в пособничестве. Ведь обычно вагоны конвой сопровождал, а в этот раз его не было. Вот и допытывались, кто записку написал, что конвоя не будет. Но отпустили нас, разобрались, и сам заключённый, которого поймали на Кумбе, подтвердил, что катали ни при чём. Я каталем поработала до 1952 года, после перевели меня на рудоподъём.

В основном пленные немцы и построили первые общежития и 8-квартирные дома на улице Калинина, коттеджи на улице Октябрьская (тогда она Молотова называлась). Стали общежития закрывать, расселять молодёжь в 8-квартирные дома, по 3-4 человека в комнату. Кто в город переехал жить, кто – в коттеджи. Я с семьёй переехала в 1966 году жить в Калью. Последней из наших «Рязанских девчат», к которой я ездила в гости в город, оставалась Маша Гавричкова. Она недавно умерла в возрасте 97 лет. За труд в годы войны «Рязанские девчата» были удостоены медалей «Ветеран труда».

Светлана АДЕЕВА, краевед.